Центр Украины, в отличие от Юга и Востока, не является монолитным образованием как по своей ментальности, так и в отношении своих политических предпочтений.
Доминирующей идеей, «связывающей воедино все земли той территории, которая традиционно называлась Наднепрянщиной, а также Полтавскую и Кировоградскую области, нет. Точно так же, как нет и общей экономической связки между ними: перегруженность технологическими комплексами Запорожья и Днепропетровска в определенном смысле соседствует с «умеренной» химической загруженностью Полтавской и Черкасской областей. При этом развитию сельского хозяйства, а также легкой промышленности здесь уделялось значительное внимание без ущерба по отношению к другим отраслям. Поэтому в разговоре о Центре речь должна идти о двойственном явлении: собственно промышленном Центре (Днепропетровская и Запорожская области), с одной стороны, и Кировоградской, Полтавской и Черкасской областях с их химической и пищевой промышленностью, а также мощным сельскохозяйственным и перерабатывающим комплексом, традиционным для Украины образом жизни и жизненным укладом.
Первое, на что хотелось обратить внимание, - это своеобразный ментальный конфликт между городским и сельским населением (населением малых, не-промышленно развитых городов), который проявился в выборе двух альтернатив, – советского технологического мышления, связанного с принадлежностью каждого человека к крупному производственному комплексу и свободой выбора как профессии, так и образа жизни. Современная специфика состоит в том, что в крупных городах население при СССР всегда было обеспечено работой, имело, - по сравнению с теми же малыми городами, - гарантированную социальную защиту и относительно высокий доход и, кроме того, гарантию своего материального обеспечения. При этом, - сознательно или бессознательно, - оно было обязано государству, которое их нещадно эксплуатировало. Но затем стало очевидным, - уход с производства означает потерю стабильности и социальной обеспеченности. И если ранее главенствующим фактором выступало осознание принадлежности к «передовому» производству и технологической интеллигенции (для руководителей среднего звена), то сейчас – принадлежность к производству как таковому. В этом отношении здесь проявляется то же явление, что и в Донбассе, – страх потерять работу означает страх потерять все. Осознание ментальной принадлежности к передовым технологиям заменилось подсознательной ассоциацией с хозяевами производств, которые постепенно стали и хозяевами личной свободы. К тому же необходимо учитывать и то, что государственный паттернциализм был фактически заменен паттернциализмом приватным, связанным с государством: как наемные работники, так и собственники в одинаковой степени зависимы от бюрократической системы и сформировались внутри этой самой системы. Кроме этого, необходимо учесть и другое: большинство металлургических и добывающих производств тесно связано с Донецком, что также – на подсознательном уровне – усиливает страх потерять работу, а потому мотивировка индивидуальных действий в конечном счете обусловлена экономическими причинами, но не требованиями личной свободы. Что, в принципе, неудивительно, - коллективное самосознание, сначала насаждаемое Российской империей, постепенно трансформировалось в советское «массовое сознание», хотя по своей сути первое ничем не отличается от второго.
Следующий аспект – исторический. Как ни парадоксально, после падения «казацкого времени» исконно украинские территории – Днепропетровщина и, прежде всего, Запорожье – были мало заселены, особенно после практически столетнего тотального политического, и физического уничтожения казачества и казацкого вольнодумства. Массовое заселение огромного пространства восходит к двум «волнам» переселения. Во-первых, «потемкинский транзит» в Таврию, при котором российское население, вместо вытесненного украинского, оседало на теперешней Днепропетрвщине. Во-вторых, «уральский транзит» конца 19-начала 20 веков, когда обнаруженные рудные запасы сформировали базовые условия для приоритетного развития металлургического комплекса. При этом переселение касалось как «простонародья», так и инженерно-технических работников, включая и управленцев советского призыва. Как и на примере Донбасса, украинский трудовой резерв, прежде всего с Западной Украины, был проигнорирован, а государственная политика была направлена на формирование этнического, а значит и «ментального» котла, что в целом сначала отвечало логике креатирования единого «русского», а затем уже «советского» народа.
Соответственно, попытки переселения с малых украинских городов в более развитые и «доходные» промышленные центры не увенчались успехом: коллективное самосознание последних не совмещалось с требованиями украинской индивидуальной свободы. Поэтому украинство (вольно или невольно) но осталось в прежних малых населенных пунктах, тогда как традиционные национальные территории были искусственно русифицированы. Последующая их ориентация на сельскохозяйственное производство и легкую промышленность в этом отношении была неудивительной, - к тому же этому способствовали и наиболее плодородные почвы, и традиционный уклад жизни местного населения.
Третья особенность, о которой необходимо упомянуть, - это позыв «свой-чужой», что связано с советским типом управления. Не смотря на проведенную приватизацию, административно-командные методы управления и местной бюрократией, и производственными комплексами остались прежними, как и остались прежними советские управленцы. Прошедшие перемены же связаны с изменением трудовой и управленческой этики: принадлежность отдельного человека к конкретному месту, то есть на низовом уровне – к конкретному коллективу, - является следствием личных связей, наработанных производственных традиций и невозможности массово пробиться за пределы «своего» окружения. «Чужого» здесь не любят, а замкнутые рабочие пространства опять-таки отвечают логике существования российской общины и общинного сознания, - индивидуального человека в большом городе нет, есть только его принадлежность к конкретному месту. Производственная топология таким образом продуцирует волю к самоотказу от персональной, индивидуальной свободы, - личные связи и контакты становятся «нашим все». Собственно говоря, в этом и заключается специфика массового мышления: «наше», «мы» не предполагает существование «мое», «я».
Выход из создавшейся ситуации малоосязаем. В принципе, Украина – не Россия, и в этом состоит личная проблема. На практике получается так, что и традиционный российский образ жизни постепенно разрушается, - нельзя же жить в стране отдельно от остального населения, - но и принять старые архетипы невозможно, тем более если СССР продолжает жить в мозгах. Поэтому, - на пролетарском уровне время от времени возникает проблема пьянства, потому что пить можно и в одиночку, и в тесном «своем» кругу, без «коллектива». Это и своеобразная форма протеста, и способ отрыва от реальности, - «выкинутый» наружу, за пределы заводской сферы человек оказывается не в состоянии жить вне этой самой заводской сферы…
Ментальные поля Украины. Часть 1. Слобожанщина
Ментальные поля Украины. Часть 2. Донбасс
Ментальные поля Украины. Часть 3. Юг
НОВОСТИ
