Совершенно особенная страна

Американская политическая система сложилась в уникальных исторических условиях. Поэтому другим странам нужно не копировать США, а творчески использовать их опыт и искать собственные пути демократического развития

В последние годы Соединенные Штаты увлеклись идеей экспорта американской демократии в развивающиеся страны, в частности в страны Ближнего Востока. Однако эти попытки пока не увенчались значительным успехом. Возможно, все дело в том, что американцы очень своеобразно смотрят на роль государства, на его взаимоотношения с обществом и на то, как формируется демократия. Об этом «Эксперт» поговорил с Дэвидом КИНГОМ, заместителем директора Института политики Школы государственного управления им. Дж. Кеннеди Гарвардского университета.

Правительство — это помеха

— Какова роль государства в США?

— Американское центральное правительство не является основным игроком и субъектом, принимающим главные решения в большинстве сфер общественной политики. Международные наблюдатели видят прежде всего сильные вооруженные силы, которые действительно находятся под контролем федерального правительства. Они видят регулирование бизнеса и систему социального обеспечения, которые тоже под его контролем. Но это, пожалуй, и все. Все остальные сферы общественной политики находятся в ведении правительств штатов или местных властей.

Например, система образования целиком входит в зону ответственности местной власти. Большинство школьных советов выбирается на уровне муниципалитетов и местных общин. Полиция также целиком подчиняется правительствам штатов, а не федеральной власти. И суды наши в основном действуют на местах, лишь очень немногие дела разбираются на федеральном уровне. Управление здравоохранением постепенно переходит на местный уровень. На уровне штата устанавливаются экологические нормы и правила, происходит обеспечение товарами и услугами. К примеру, если вам надо сделать дорогу или починить мост, то вы должны идти к мэру или местному чиновнику.

Более того, многие в США не доверяют центральному правительству. Частично это восходит ко времени образования нации, когда оно и появилось. Центральное правительство было создано, чтобы быть неэффективным: поднимать налоги, которые мы платим, и посылать наших детей на войну. Сегодня наши налоги выше, чем нам бы хотелось, и мы воюем в Ираке. Американцы сегодня очень нетерпимо относятся к этой войне.

— Вам не кажется, что в этом есть какое-то противоречие?

— Пожалуй. Но область внешней и военной политики — это исключение из общего правила. Большинство проблем, затрагивающих жизнь общества, все же относится к полномочиям отдельных штатов. Для стороннего взгляда США монолитны и поражают воображение. Но это лишь фасад, за которым идут сложные процессы по принятию решений на уровне штатов.

Этот скрытый уровень — своего рода тренировочная площадка для политических лидеров. В нашей стране с населением триста миллионов человек — 511 тысяч выбранных официальных лиц. Каждые два года два с половиной миллиона американцев участвуют в борьбе за самые разные выборные должности. Так что у нас очень живая, подвижная демократия, и наиболее сложная политическая жизнь в США идет именно на нижних уровнях. Там, например, решается, как будет функционировать новая жилищная система, как контролировать загрязнение окружающей среды, как учить математике в школах. Это те решения, которые принимаются на уровне города или общины. Именно там американская политика получает импульс, который затем распространяется на более высокие сферы. Идея такой системы состоит в том, что если уж политику удалось стать успешным на этом уровне, то международная политика для него — значительно более легкое дело.

— Подобная модель не слишком распространена в мире. Каковы ее преимущества?

—Чтобы ответить на этот вопрос, надо сначала решить, что мы называем преимуществами. Многие в Америке считают, что центральное правительство вообще не нужно, что большинство сфер жизни должны находиться в ведении частного сектора. С той ролью, которую у нас играет правительство, очень трудно что-либо сделать вообще. Поэтому правительственные программы регулирования местного бизнеса, всеобщего здравоохранения, бесплатного образования оказываются в очень трудной ситуации. Так хорошо это или плохо?

Люди, которые уверены, что правительство должно быть относительно слабым, считают, что местная власть — это хорошо. А те, кто полагает, что правительство должно играть более активную роль в обеспечении населения определенными правами и свободами, такими как право на медицинскую помощь, считают, что такая раздробленная система власти — это плохо. Единственный однозначный положительный аспект активной местной власти — она становится прекрасной площадкой для формирования будущей политической элиты США. Молодые политики должны иметь такое место, чтобы практиковаться: побеждать и проигрывать. И гораздо лучше, если это происходит на уровне одного города, чем сразу на национальном. Это помогает укрепить дух настоящей демократии.

Культура высокомерия

— В США исторически сложились особые отношения между властью и личностью. В чем, по-вашему, это своеобразие?

— Америка — действительно очень своеобразное государство, так как оно изначально было заселено политическими и религиозными беженцами из Европы, которые не уважали священное право монархии и не любили централизованные власти вообще. Поэтому они основали в своей колонии такую политическую систему, которая была антагонистична по отношению к центральной власти.

Эта система была усилена протестантским индивидуализмом, у которого была, можно сказать, аллергия на любую централизованную власть. В этом типе протестантизма личные отношения индивидуума и Бога очень важны, и индивидуум должен очень много работать, чтобы община, в которой он живет, видела, что он идет правильным путем в глазах Бога. Америка была населена особым видом европейцев, которые очень не любили старую систему и хотели основать новую, где жизненный успех каждого определялся бы скорее личной предприимчивостью и изобретательностью и наоборот — поражение в жизни также было бы результатом собственной неспособности человека что-либо сделать, а не виной окружающих его людей или системы. Эта идея в дальнейшем определила всю американскую политическую систему. И роль правительства среди эмигрантов, исповедующих подобные взгляды, традиционно представлялась потенциально опасной.

Правительству доставалась только область обеспечения прав и свобод личности, правительство должно быть маленьким, а его отдельные ветви должны конкурировать друг с другом. Когда американцы терпят поражение в жизни, они не склонны обращаться к правительству за помощью, скорее это будут религиозные, местные или какие-то общественные организации. Мы это называем проявлением жесткого индивидуализма. Поэтому в американском обществе правительство — это не решение проблем, а, наоборот, источник многих проблем.

В Америке сильно убеждение, что власть повреждает человеческое сердце, поэтому власть должна быть не сильной и объединенной, а напротив, очень фрагментированной и разрозненной. Надо сказать, иностранцам, которые приезжают в нашу страну, понять такую систему трудно. Американцы ведь даже немножко гордятся тем, что они так не любят свое центральное правительство и не доверяют ему. Мы фактически приняли такую политическую систему, которая вообще едва работает, она все время создает огромные проблемы, однако наша политическая система и была создана таким образом, чтобы быть неэффективной.

Но верно и обратное. Американцы, в свою очередь, не могут понять стремление других народов иметь сильное государство. Идея сильного государства в голове американца равнозначна идее тиранического правления. Поэтому, когда мы видим государство, которое пытается укрепить центральную власть, мы не смотрим на этот процесс глазами граждан, которые там живут. Мы смотрим на это через призму собственной истории, в которой центральная власть — это всегда угроза для свободы индивидуума. Несмотря на то что центральная власть во многих странах очень успешна, американское сознание ассоциирует сильную центральную власть с авторитаризмом.

— Но тогда можете ли вы сказать, что американская модель власти способна служить примером для всех других государств на земле? Многие американские политики говорят, что все люди одинаковые, а значит, подобны американцам, а значит, для них такая система тоже является лучшей.

— Нет, это, конечно, нонсенс. Многие американцы, говоря так, просто забывают, что наша политическая система выросла из нашей исторической особенности. И наше доминирование в мире после Второй мировой войны установилось вовсе не потому, что у нас была такая политическая система, а из-за многих факторов совсем другого рода, например из-за того, что наша промышленность не была разрушена войной. У нас существует культура высокомерия в отношении нашей политической системы, она базируется на нашей неспособности увидеть, насколько особенной была та почва, на которой эта модель выросла.

Каждая страна должна найти свою собственную дорогу к построению конституции, к демократической правительственной системе, работая в своей собственной исторической системе и в свое время. Наша конституция — это набор политических компромиссов, замороженных в восемнадцатом веке. Некоторым частям нашей конституции едва удалось получить одобрение после нескольких недель ожесточенных дебатов. В конечном счете это был результат компромиссов, на которые пошли люди, собравшиеся тогда в Филадельфии. Почему компромисс, найденный в конце восемнадцатого века в Филадельфии, должен стать законом для России более чем два века спустя?

Мы должны лишь признавать полученные тогда уроки создания демократических институтов и механизма построения конституции. Америка построила не самую лучшую политическую систему, а лишь самую особенную. Некоторые американцы верят, что если Америка так успешно экспортирует свою культуру, то экспортировать нашу политическую систему будет так же легко. Однако, если большая часть мира готова глотать макдональдсы, нет никаких причин полагать, что они так же легко переварят и нашу конституцию.

— Как много людей в Гарварде думает, как вы?

— В Гарварде, вероятно, большинство.

— А в Вашингтоне?

— Не большинство.

Возвращение к истокам

— Создается впечатление, что с увеличением латиноамериканской миграции США становятся все менее протестантской страной. Мне кажется, что такое «окатоличевание» может быть опасным для индивидуалистической протестантской культуры США. Что вы об этом думаете?

— Сегодня религиозный фундамент в Америке очень силен. Он до сих пор играет большую роль в определении того, что хорошо, а что плохо. Американцы значительно чаще ходят в церковь, чем представители каких-либо других народов в мире. Для нас практически невозможно думать и рассуждать об американской политике без того, чтобы сразу же не подумать о роли религии и морали в политике. При этом, конечно, наш бренд религии и морали содержит в себе определенную дозу высокомерия, которая объединяется с высокомерием культуры индивидуализма. Но определенно религиозная духовность сегодня в Америке находится в фазе роста. Нынешняя американская молодежь ходит в церковь значительно чаще, чем в пятидесятые годы. И впервые за последние десятилетия отмечено, что американские старшеклассники чаще ходят в церковь, чем их родители.

— Каковы причины этого? Какие церкви они посещают?

— У молодежи появилось чувство общины. Особенно остро этот процесс начал ощущаться после 11 сентября. 11 сентября и начало войны в Ираке — определяющие моменты для сегодняшней американской молодежи. Наша молодежь сегодня активно участвует в выборах, ходит в церкви и принимает участие в жизни общин, такой активности мы не видели со времен войны во Вьетнаме. Она очень патриотично настроена, однако главной движущей силой всего этого остается все-таки религия.

— Но как выглядит сегодня соотношение протестантского и католического населения в США? Меняется ли как-то это соотношение?

— Дело в том, что есть много различных протестантских общин, которые не любят, когда их объединяют при счете. Если все-таки провести такой подсчет, это будет где-то 65 процентов протестантов и 25 процентов католиков. Католическое население сегодня растет не быстрее, чем протестантское, в большой степени из-за массового перехода из католичества в протестантизм на Севере США, который во многом, конечно, произошел из-за сексуальных скандалов в католической церкви. Хотя, конечно, на Юге католическая церковь прирастает иммигрантами из Латинской Америки.

— А может такое случиться, что католики и там начнут переходить в протестантизм?

— Разве что незначительное количество. Не думаю, что это процесс может быть массовым.

— Возвращаясь к теме центральной и местной власти, сколько составляет бюджет федерального правительства и общий бюджет правительств отдельных штатов?

— Федеральный бюджет значительно больше, чем бюджет штатов, из-за того, что он финансирует армию, а это огромная сумма. Если сравнивать эти бюджеты с ВВП, то федеральный бюджет — это 23–24 процента ВВП, а общий бюджет штатов — несколько меньше десяти процентов.

— Меняется ли роль федерального правительства в США?

— В определенный период времени роль центрального правительства нарастала, пиком этого процесса стали шестидесятые годы. Тогда правительство приняло целый ряд важных социальных программ: две программы по здравоохранению, свод положений по гражданским правам, экологическое положение и положение о безопасности потребительских товаров. Эта экспансия федерального правительства продолжалась где-то до середины семидесятых. Затем в США произошла реакция на увеличение роли федеральной власти, что особенно хорошо было заметно во времена рейгановской администрации. И дальше, судя по процентам федерального бюджета от ВВП, роль федерального правительства пошла по убывающей.

Даже сегодня, при войне в Ираке, которая стоит огромных денег, федеральный бюджет по отношению к ВВП продолжает сокращаться, в то время как совокупный бюджет штатов за последние двадцать лет вырос. Частично потому, что некоторые всеобщие социальные программы, потерпевшие фиаско на федеральном уровне, перешли в ведение штатов. Одна из программ по здравоохранению сегодня практически целиком в руках правительств штатов. Федеральное правительство остается очень важным элементом в регулировании бизнеса, однако другие его задачи постепенно переходят на местный уровень.

— А есть какие-то области, в которых федеральное правительство может увеличить свою власть в ближайшем будущем?

— Нет, таких областей нет. Сегодня в США особенно сильна тенденция по возвращению к исторической антипатии в отношении центральной власти. Пожалуй, единственная область, где остается пространство для роста, — это борьба с терроризмом.

— То есть федеральное правительство все-таки продолжает ослабевать?

— Это очень интересное слово. Большинство американцев в таких понятиях вообще не думает и не говорит о власти. Они бы сказали, что «центральная власть возвращается на правильное место, отведенное ей в истории США».

— А что вы скажете о попытках Европы создать что-то похожее на Соединенные Штаты? Мы можем вообразить, что национальные государства в Евросоюзе могут сыграть роль отдельных штатов, а их центральная власть в Брюсселе тоже будет слабой, как и в США? Или европейские национальные государства слишком сильны для того, чтобы отказаться даже от такой части власти?

— Идея и возможности создания такого организма, как Соединенные Штаты Европы, — это мираж, и он рассеется, как только поднимется ветер. Идея национальности и национальной гордости так сильна в Европе, что в реальности европейские государства не могут подчиниться никакому общеевропейскому центру. Совершенно непонятно, как эта иллюзорная общеевропейская власть будет управлять: чьей традиции управления она последует и чьей системой воспользуется.

Абсолютно очевидно, что создание такой объединенной Европы противоречит интересам США, потому что разделенная Европа означает разделенный рынок, и Америка предпочтет действовать на таком разделенном и фрагментированном пространстве, а не на рынке объединенной Европы. Иначе говоря, во-первых, я не думаю, что это произойдет, а во-вторых, США и не желали бы, чтобы это произошло. Наличие единой валюты не означает появления новой нации.

Россия и демократия

— Теперь мне хотелось бы задать вопрос об отношениях между Россией и США. Сейчас очень многие говорят о том, что эти отношения стремительно ухудшаются, и поговаривают даже о новой холодной войне. Что вы об этом думаете?

— Начнем с того, что среди американцев не многие думают о России вообще. Если вдруг они и думают о внешней политике США, то у них всплывает сразу только одно слово: Ирак. Мы настолько поражены трагедией в Ираке, что воспринимаем всю нашу внешнюю политику через эту призму. Так что о России американцы могут думать только в случае, если она нам может быть чем-то полезна в Ираке и особенно в Иране.

Очень немногие американцы смотрят на Россию и думают: о мой Бог, это такая централизованная и авторитарная власть, что происходит с демократией?! Но и такой взгляд не базируется на реальности, он базируется на их собственных страхах в отношении их собственного центрального правительства.

Я не думаю, что многие американцы склонны давать российским гражданам или правительству какой-то кредит за то, что Россия была успешно выведена из состояния дикого капитализма конца девяностых. В тот момент ваша капиталистическая экономика была кошмаром марксистов, это был капитализм в самой худшей форме. Тот капитализм и коррупция, которую Маркс считал такой ужасной в середине девятнадцатого века, проявились в России в конце века двадцатого. Для России очень важно, что она смогла успешно вывести себя из этого состояния и стать значительно более здоровой демократией, это уже большой успех.

У нашей собственной демократии ушли многие десятилетия на то, чтобы достичь даже того уровня, на котором Россия находится сегодня, и я не думаю, что к России мы должны предъявлять более строгие требования, чем к нашим отцам-основателям. Сейчас внимание многих американцев приковано к вашим президентским выборам, мы ждем, станет ли Путин для России тем же, чем для США стал Джордж Вашингтон, когда покинул свой пост после двух президентских сроков. Я думаю, это именно то, чего большинство людей в мире сегодня ожидают от Путина и от выборов, которые у вас пройдут.

Источник: «Эксперт»