Лишний раз напомнить Украине о своих имперских взглядах? Показать своему населению, что Украина — плохой сосед, почти враг? «Уколоть» напоследок перед выборами лично президента Украины Виктора Ющенко, которому до сих пор не могут простить «оранжевую» революцию? Все это верно лишь отчасти - пока мы не разберемся с тем, какие функции в геополитике Украина и Россия могли бы выполнять по отношению друг к другу и какие они выполняют сейчас.

Что могло бы быть?

Россия представляет собой с точки зрения геополитики «хартленд», который, по сути, разросся до границ «римленда» — ключевой тенденцией российской геополитики всегда был поиск выхода к морю во всех «стратегических» областях. Однако на территориальные завоевания и удержание территорий под контролем уходило и сейчас уходит очень много ресурсов, которые могли бы быть использованы более эффективно. Таким образом, имперский стиль ведения геополитики неэффективен с точки зрения современной дипломатии — он выгоден только в случае более или менее равноценного обмена ресурсами между центром и периферией. Мало того, весьма существенным является «фактор гегемонии» центра над периферией, который зависит не только от военной мощи центра или экономической зависимости периферии от него, но и от собственно политического или культурного превосходства центра. Когда центр не имеет «авторитета» в своей сфере влияния, то ни наращивание военного присутствия в регионе, ни экономические санкции ему не помогут — в стратегическом плане «гибкая власть» всегда имеет превосходство над «жесткой». Поэтому мало иметь выгодное геополитическое положение, мало направлять все силы на удержание власти на определенной территории — надо еще правильно определять, в каких случаях на оппонента уместно «давить» с использованием аргументов «жесткой власти», а в каких этого делать не следует.  

Итак, как могла бы себя вести Россия по отношению к постсоветским странам, если бы использовала в основном «гибкую власть»? Во-первых, ее элита, апеллируя к «общему советскому прошлому», тем не менее, была бы вынуждена хотя бы признать морально то, что это прошлое было не таким уже и светлым, а не возрождать традиции преклонения перед Сталиным и его эпохой, например. Даже если нет желания нести материальную ответственность за репрессии и фактически геноциды в прошлом (как в случае непризнания Голодомора 1933 г.), следовало бы принять хотя бы часть вины, сказать, что да, и российская нация тоже пострадала от умышленных действий советского руководства — и мы это осуждаем, вместе с украинцами и другими пострадавшими нациями.

Во-вторых, Россия была бы обречена проводить реформы, полезные для каждого россиянина, а не только для ее элиты — чтоб иметь ресурс «гибкой власти», нужно хотя бы стараться быть «примерной страной», эталоном успеха и привлекательности. Это, кстати, было бы большим поводом не ввязываться в различные авантюрные мероприятия вроде первой и второй чеченских кампаний или признания независимости Абхазии и Южной Осетии — страна, которая постоянно принимает участие в подобных событиях, не может служить образцом подражания.

В–третьих, России было бы необходимо для этого создавать свои качественно новые социокультурные проекты, направленные скорее не на реставрацию империи, а на создание образа «Новой России» — как успешного государства, которому не нужно направлять все силы на «силовой» контроль над своей территорией и на удержание постсоветского пространства в своей орбите (причем весьма неподходящими для этого методами). Только конкурируя со Штатами и Евросоюзом в этой области, Россия может в течение долгого времени удерживать Украину без особых усилий в своей геополитической орбите. А чем дольше Россия будет демонстрировать только ставку на силу, тем раньше от нее окончательно «разбегутся» все соседи — и Украина в том числе.

Одним словом, потенциал для проведения масштабных изменений во внешнеполитической деятельности России есть — было бы у политической элиты четкое намерение их реализовать. Однако сразу перейти от имперской парадигмы к реформистской будет сложно в силу исторических причин. Так что возможно, будет какой–то промежуточный вариант — если первая уже доказывает свою несостоятельность, а вторая в силу тех же исторических особенностей неприменима в чистом виде.

Окончание следует