Один из моих добрых и хороших знакомых называл маленькие украинские местечки – петлюровскими. Мне это всегда казалось до известной степени перебором. Украинское местечко – декорация автотрассы или  железной дороги, снежно-белые известные стены невысоких хат под остроконечными крышами, вишни и яблони в бело-розовой пене, далекие кресты колоколен и церквей, словно, прячущихся от дорожного  шума – все это не соответствовало и не соответствует свирепой повстанческой парадигме, с которой ассоциируется имя Петлюры.

В местечках варят борщ, жирный и наваристый, который называют здесь «мудрым борщом».  Здесь сохраняются  древние, почти, что гоголевские суеверия. Здесь ритм жизни напоминает движение черепахи по пересеченной местности. Здесь Киев и его соблазны присутствуют лишь на экране телевизора, а посему имеют более чем эфемерные очертания.

Кажется, что род людской здесь погрузился в глубокий неторопливый сон, а если не принимать во внимания лилипутские размеры зарплат, то можно представить, что под этими вишнями, во дворах приземистых хат течет, словно густой мед, сохранившийся и не уничтоженный золотой век Украины. Картина Тараса Шевченко «На пасеке» не выглядит неактуальной в украинском местечке. Время остановилось. Время застыло, словно насекомое в янтаре. 

Петлюровщина – это движение. Петлюровщина – это свяченые ножи, наконец-то выкопанные кем-то беспощадным в безлунную ночь на каневских прибрежных курганах, это-волки-оборотни в казачьих папахах, это - оживший малороссийский лубок, где за спиной Козака Мамая вешают вниз головой безоружных людей, это-кровь и смерть.

Казалось бы, ничего общего с погруженными в себя обочинами железных дорог, казалось бы, прошли те времена, когда на чердаках и в сараях прятали оружие, казалось бы – однако, когда читаешь историю установления советской власти на территории Киевской, Житомирской или Винницкой области, то начинаешь понимать, что галицко-волынская кровавая «Илиада» 1940-ых отдыхает по сравнению с тем, что творилось в 1920-ые годы там, где ныне чванливо и надменно не останавливаются киевские электрички.

В этих самых электричках, на забытых Богом полустанках, в гортанном говоре старых женщин, продающих овощи на привокзальных площадях, в шуме ветра над изумрудными или багряными местечковыми садами, в шипении осенних сквозняков на козятинском или васильковском вокзале можно, хоть и с трудом расслышать смутный, приглушенный, но страшный гул, гул грядущей смуты, когда местечка и предместья пойдут войной на мегаполис – мстить за унижение и отвоевывать утраченный украинский Lebensraum.  А прежде, чем говорить, что автор «з»їхав з глузду», любезные читатели, выйдете на перрон сонного местечка и прислушайтесь к его потаенным ночным шорохам.  Если у вас людские, а не кроличьи уши, вы – услышите …